С позволения Fatalit выкладываю её замечательный фанфик по Багоасу и Оромедону.
Шуш
Автор: Fatalit
Фэндом: «Персидский мальчик» Мари Рено
Пейринг: Оромедон/Багоас
Рейтинг: R
Жанр: romance; стилизация
Саммари: перед свадьбой Александра в Сузах Багоаса ОПЯТЬ тянет налево.
Дисклеймер: персонажи принадлежат уважаемой Мари Рено. Стилизация под "Акамие" А.Гарридо. Я не извлекаю никакой материальной выгоды.
PoV Багоаса.
Имя города прошло мурашками по коже, отдалось в ушах тревожным шёпотом: «Шуш!», но потом уластило, утешило: «Шуш...» – имя города, который был мне приёмным домом и который яуны зовут Сузами.
С самого утра я приносил добрые известия семьям, чьи дочери удостоились чести породниться с друзьями царя Искандера. К вечеру, когда истекло приличное для визитов время, ноги сами вывели меня к реке. Вольный Хоасп не терпел на себе отражений; мелкие волны дробили дома, заборы, тень от горделивого моста – но цвет рыжеющего неба сиял в нём, как в самом честном зеркале. Два дворца глядели друг на друга через быструю воду, как благообразный, но разбитый немочью старец печально смотрит на внука, не вышедшего статью ни в него, ни в отца; как сам Великий Дарий смотрел бы на Артаксеркса, что оставил прадедовские залы в запустении и выстроил себе новые. Я не скучал ни по дворцу, ни по городу, пока не оказался в его сердце: лишь тогда меня тронул незлобный укор, с которым знакомые до каждого изгиба улочки города Шуш кратчайшим путём выводили блудного приёмыша к перекрёсткам и площадям, полным заплутавших чужеземцев.
Я не стал навещать своего старого хозяина-ювелира, как не возвращаются в помойную яму, из которой удалось выбраться. Но к другому сердце моё тянулось и рвалось с тех пор, как доверилось однажды; теперь – сильнее, чем прежде. Нам не стоило встречаться и смотреть в постаревшие и огорчённые этим лица; не стоило пускаться в воспоминания о прошлом, которые нужны лишь для того, чтобы не расцепиться теперь. ...Но, вопреки себе, я зашагал назад, и через базарную толчею скользнул в раскалённые коридоры каменного квартала, и постучал в тёплую, тронутую зеленью бронзу окованных дверей старинного дома, куда семь лет назад меня привели несвободным и куда я сам вернулся теперь невольником памяти.
На порог вышел молодой евнух, не утративший отпущенной нам гордости. Неужто ничего не изменилось? Я спросил, как отыскать того, кто остался в семи годах отсюда, кого я боялся найти и сличить отпечаток времени на наших лицах, но не найти боялся ещё сильней. И евнух объяснил дорогу, не спросив, какая мне в том нужда. Искандер рассказывал, что в далёком городе богини Афины девушки для удовольствий пишут на притолоке свои имена: они хотят быть найденными. Так же и мы: город всегда укажет нас.
Мне потребовалось найти двухэтажный дом близ городских стен и почувствовать в руке тяжесть медного дверного кольца, чтобы осознать очевидное. Мой возлюбленный жил отдельно. Он был свободен. Я глубоко вдохнул и ударил кольцом по пластине.
– Ты, Оленеглазый? – ахнул он, холёными руками распахнув двери.
Язык мой прилип к нёбу, но страхи рассеялись под пытливым взглядом длинных мидийских глаз, а надежду не обманул ни темнеющий свет уходящего солнца на его чертах, ни красивые складки просторного зелёного халата.
– Багоас? – переспросил он, едва дыша.
И я перешагнул порог семи лет, и скользнул в его объятия, и закрыл глаза, что предавали мою память, и зарылся лицом в его чёрные волосы, лишь на концах отливавшие медью... Они пахли не так, как пахнут одетые священным узором руки индийских танцовщиц; не так, как подкрашенные бороды стареющих вельмож. На его волосах аромат хенны был будоражаще-дурманным, как пряная нескошенная трава, как жгучее светило, что засмотрелось на моего возлюбленного и позолотило его кожу.
Я открыл глаза и встретил его взгляд.
– Ты всё так же прекрасен, Оромедон.
***
Он принял меня как гостя и велел единственному рабу подать легкий ужин. Мы сидели рядом на полу и говорили: Оромедон – долго, и я – дольше; мы прилаживали кусочки прошлого так, чтобы вышла история одной разлуки о двух концах.
– Ты вспоминал меня? – спросил он и тут же спохватился: – Ах, ведь ты здесь!
– А ты?
– Я думал о тебе весь тот год, – сказал Оромедон, – в котором солнцеликий Искандер взял трон великого царя Дария и его города, один за одним: Баб-Или... потом Шуш. Господин мой Оксатр хотел подарить меня новому повелителю ради его милости. Но я ждал тебя. К кому ещё ты мог вернулся после бегства Дария? Я напомнил Оксатру о собственном несовершенстве, к которому слепы глаза поклонника, и он переменил решение.
Оромедон умолк и сделал глоток шербета. В повисшем молчании стоял мираж непрожитой жизни, где двое моих возлюбленных оказались вместе. Ладонь Оромедона была прохладной от кубка, когда я накрыл её своею, а на губах его угадывался привкус тёрна и лакричного корня.
– Я вознёс за тебя молитву когда уверился, что ты погиб. А потом – ещё одну, когда услышал о тебе от господина Оксатра. – Оромедон улыбнулся. – Лишь цари достойны твоей красоты. Всё сложилось к лучшему, Багоас. Но поведай, мой чуткий, не дурно ли с тобой обходятся варвары?
И я умоляюще схватил Оромедона за руки, и рассказал о плетельщице козней Рокшанэ, о визире Гефестионе, что даже не держал меня за соперника, и о том, что молодая принцесса Статира сживёт меня со свету... но с каждым словом я понимал глупость своих речей. Единственным врагом, способным отнять у меня Искандера, было время – Шелушильщик Румянца, как называют его в гареме. Я открыл свой главный страх:
– Но когда моя красота померкнет, Искандеру будет не за что любить меня.
Оромедон снова улыбнулся.
– Если сказанное о нём – правда, то ты напрасно изводишься тревогой. Господин Оксатр даровал мне свободу, когда освободился от моих чар... но твой царь любит сердцем. Это не проходит, - и он приложил руку к груди.
Но второй рукой он не пальцы мои – меня самого держал на привязи.
– Скажи мне, Оленеглазый, – попросил Оромедон так осторожно, словно и не в глаза мне смотрел, а в самое сердце: оленье, пугливое, – скажи, чуткий: боль всё так же язвит тебя?
И я ответил, радуясь его вопросу:
– Я был излечен, человеком или божеством. Ведь народ Искандера почитает любовь как бога... а царь – наместник бессмертных, спокойных и страстных – всех, какие есть на неведомых нам небесах.
Оромедон улыбнулся и гибким движением поднялся на ноги.
– Ты сможешь остаться? – спросил он, не выпуская моей ладони.
Я поднялся вслед за ним и ответил:
– Только сегодня.
– Я не позволил бы дольше, – сказал он.
***
Спальня была окурена миррой, два глиняных светильника зажжены на полу, а кровать с балдахином аккуратно застелена, хотя Оромедон не ожидал моего прихода и не отдавал рабу приказаний. Я не стал спрашивать, чем он занимался, получив свободу и зная одно ремесло.
– Ты сказал, что не позволишь остаться дольше, – повторил я, распуская его шёлковый пояс.
– Ты сказал, что я так же прекрасен. – Он недоверчиво тряхнул головой, рассыпав по плечам медно-чёрные кудри. Его пальцы победили мои в проворности, извлекли мою наготу на спаренный свет масляных ламп.
Но я не кривил душой перед тем, кто не сказал мне ни слова неправды. Время коснулось нас обоих и обогатило, не ограбив. Его лицо изменилось за семь лет, но ведь то, что в сердце, не проходит. Я не смог бы убедить Оромедона словами, поэтому убеждал прикосновениями; я умел лгать телом, но не стал бы обманывать собственного наставника. Как дорогую посуду держат особенно бережно, так редкой красоты касаются с трепетом и грацией. Я целовал его дерзкие губы и наперегонки с его пальцами добивался отклика на музыкально-точные касания – и Оромедон верил сказанному на языке доверия. Он вытянулся на мягких покрывалах, и двойные тени, двойные блики играли на взрослом теле, умеющем дарить наслаждение и принимать его. Я ликовал оттого, что его ласка достигала меня неискажённой; я с гордостью молил не щадить дозволенных раньше границ, ведь боль давно ушла и не могла теперь ударить нас.
Искусство любви было нашей сущностью и давалось легко, если было искренним. Усталый царь Кодоман и наивный народ Искандера не умели любить так, как любил Оромедон. Его руки создавали меня заново, будто наполненный счастьем прозрачный кувшин. Мидийцы и персы не чтят любовь как бога, потому что не нужно учиться у бессмертных тому, чем уже владеешь...
Когда чёрная патока дремоты склеила и ресницы мои, и помыслы, я представил, что тёплые объятья спящего уже Оромедона вовек не разомкнутся, что мы всё ещё в старом доме с бронзовокованными дверьми, и что не было ни Дария, ни Набарзана, ни Искандера – не было и никогда не будет. И не было мира за пределами его сомкнутых рук; и не было жизни там, где я не слышал бы его дыхания: «шуш...»
И я не думал о неминуемом расставании, и заснул счастливым.