Сегодня мне завидует вся Задракарта, но не потому, что я царь
<…>Грек был крепким воином, с приземистой фигурой и короткой чёрной бородой. Его лицо показалось мне знакомым, но я, верно, обознался. Шагнув навстречу, он воззрился на меня в изумлении. От него несло пОтом.
- Клянусь Псом! – сказал он наконец. – Это мальчишка Дария, и всё тут.
- Я Багоас, из царских слуг, и мне нужна помощь. Я пытаюсь догнать персов, ушедших с Артабазом. Скажи, сильно ли я сбился с пути?
Грек медлил, оглядывая меня с ног до головы, но всё же произнёс:
- Нет, не слишком. Следуй за мной, и я выведу тебя на верную тропу. – Он зашагал прямо в чащу. При нём не было оружия, по греческому обычаю на марше.
Ни малейшего признака тропы; лес, казалось, вырастал вокруг нас стеной, и мы не успели уйти далеко, когда грек обернулся. Одного взгляда было достаточно. В словах нужды не было, и, не тратя их зря, он просто упал на меня, придавив своим весом.
Когда он прижал меня к земле, ко мне вернулась память. Чернобородый грек и вправду походил на человека, которого я знал когда-то: на Обара, ювелира в Сузах. В одно-единственное мгновение я пережил всё снова, но я уже не был двенадцатилетним мальчишкой.
Грек был вдвое тяжелей, но я ни разу не усомнился, что у меня достанет силы убить его. Я вяло боролся с ним – только для того, чтобы скрыть, чем я занят, - пока не вытащил кинжал. И тогда я вонзил его греку меж рёбер, по самую рукоять. Среди танцев, которыми я радовал царя, был один из его любимых – я исполнял его лишь ночью, когда мы были одни. Танец тот заканчивался медленным кувырком назад со стойки на руках. Поразительно, какими крепкими от этого становятся руки.
Насильник задёргался, закашлял кровью. Вытащив кинжал из раны, я воткнул его снова, в сердце. Я знал, где оно находится; слишком часто я слышал его биение вместе с хриплым дыханием у своего виска. Грек широко открыл рот и умер, но я продолжал вонзать в его тело кинжал, куда только мог дотянуться. Я словно бы вновь оказался в Сузах и убивал теперь сразу двадцать человек в одном; нет, я не испытывал удовольствия, но познал радость возмездия, которая и по сей день жива в моей душе.
Где-то надо мною мужской голос крикнул: «Хватит!» - я же не замечал ничего, кроме тела, у которого стоял на коленях. Обернувшись, я увидел Дориска.
- Я слышал твой голос, - сказал он.
Я встал; моя рука, сжимавшая кинжал, была окровавлена до локтя… Дориск не стал спрашивать, почему я сделал это, - чернобородый грек почти успел сорвать с меня одежду. Словно раздумывая вслух, Дориск произнёс:
- Я-то считал тебя простым ребёнком.
-Те дни давно уже миновали, - отвечал я.
Мы смотрели друг на друга в тусклом утреннем свете. Дориск был вооружён мечом и, реши он отомстить за своего товарища, убил бы меня, как новорожденного щенка. Было всё ещё слишком темно, чтобы разглядеть его глаза.
(Мэри Рено. «Персидский мальчик». Изд. Амфора. Стр: 162-164)
- Клянусь Псом! – сказал он наконец. – Это мальчишка Дария, и всё тут.
- Я Багоас, из царских слуг, и мне нужна помощь. Я пытаюсь догнать персов, ушедших с Артабазом. Скажи, сильно ли я сбился с пути?
Грек медлил, оглядывая меня с ног до головы, но всё же произнёс:
- Нет, не слишком. Следуй за мной, и я выведу тебя на верную тропу. – Он зашагал прямо в чащу. При нём не было оружия, по греческому обычаю на марше.
Ни малейшего признака тропы; лес, казалось, вырастал вокруг нас стеной, и мы не успели уйти далеко, когда грек обернулся. Одного взгляда было достаточно. В словах нужды не было, и, не тратя их зря, он просто упал на меня, придавив своим весом.
Когда он прижал меня к земле, ко мне вернулась память. Чернобородый грек и вправду походил на человека, которого я знал когда-то: на Обара, ювелира в Сузах. В одно-единственное мгновение я пережил всё снова, но я уже не был двенадцатилетним мальчишкой.
Грек был вдвое тяжелей, но я ни разу не усомнился, что у меня достанет силы убить его. Я вяло боролся с ним – только для того, чтобы скрыть, чем я занят, - пока не вытащил кинжал. И тогда я вонзил его греку меж рёбер, по самую рукоять. Среди танцев, которыми я радовал царя, был один из его любимых – я исполнял его лишь ночью, когда мы были одни. Танец тот заканчивался медленным кувырком назад со стойки на руках. Поразительно, какими крепкими от этого становятся руки.
Насильник задёргался, закашлял кровью. Вытащив кинжал из раны, я воткнул его снова, в сердце. Я знал, где оно находится; слишком часто я слышал его биение вместе с хриплым дыханием у своего виска. Грек широко открыл рот и умер, но я продолжал вонзать в его тело кинжал, куда только мог дотянуться. Я словно бы вновь оказался в Сузах и убивал теперь сразу двадцать человек в одном; нет, я не испытывал удовольствия, но познал радость возмездия, которая и по сей день жива в моей душе.
Где-то надо мною мужской голос крикнул: «Хватит!» - я же не замечал ничего, кроме тела, у которого стоял на коленях. Обернувшись, я увидел Дориска.
- Я слышал твой голос, - сказал он.
Я встал; моя рука, сжимавшая кинжал, была окровавлена до локтя… Дориск не стал спрашивать, почему я сделал это, - чернобородый грек почти успел сорвать с меня одежду. Словно раздумывая вслух, Дориск произнёс:
- Я-то считал тебя простым ребёнком.
-Те дни давно уже миновали, - отвечал я.
Мы смотрели друг на друга в тусклом утреннем свете. Дориск был вооружён мечом и, реши он отомстить за своего товарища, убил бы меня, как новорожденного щенка. Было всё ещё слишком темно, чтобы разглядеть его глаза.
(Мэри Рено. «Персидский мальчик». Изд. Амфора. Стр: 162-164)
